Орская крепость, 1847 15 марта
ПЛАТОК
Иль на то господня воля?
Иль такая ее доля?
Росла в наймах, век трудилась,
Сиротину полюбила.
Был бедняк, как голубь, с нею,
С бесталанною своею.
От зорюшки до зорюшки
Сидят себе у вдовушки,
Сидят себе рассуждают,
Пречистую поджидают.
Дождалися… Из Чигрина
По всей славной Украине
Колокола реветь стали,
Чтобы все коней седлали,
Чтобы сабельки точили
Да на свадьбу выходили,
На веселое гулянье,
На кровавое свиданье.
В воскресеньице да ранехонько
Горны-трубы заиграли,
В поход, в дорогу славных компанейцев
До рассвета провожали.
Провожала вдова своего сына
На далекую чужбину.
Провожала сестра своего брата,
А сироту сиротина
Провожала: пить коню давала
До денницы из криницы.
Выносила сбрую, саблю золотую
И тяжелую рушницу.
Провожала три мили, три поля,
Прощалася у раздолья.
Вышитый шелком платочек дарила,
Чтоб не позабыл, говорила.
Ой, платок ты, платочек мой,
Узорами шитый!
Вся и слава казацкая —
В седельце покрытом.
Возвращалась, тосковала,
На дорогу взгляд бросала,
Наряжалась, прибиралась,
Каждый день все дожидалась.
В воскресенье раным-рано
Поджидала у кургана.
Год прошел, другой и третий —
И летят с чужбины
Преславные компанейцы,
Дети Украины.
Идет войско и другое,
А за третьим вскоре —
Не смотри, не жди, бедняга! —
Везут тебе горе:
Гроб казачий расписанный,
Китайкой покрытый,
А за гробом с старшиною
Идет знаменитый
Сам полковник в черной свитке,
Характерник с Сечи,
За ним идут есаулы.
Идут они, плачут,
Несут паны есаулы
Казацкую сбрую:
Литой панцирь порубленный,
Саблю золотую,
Три тяжелые рушницы
И три самопала…
На оружье… казацкая
Кровь позасыхала.
Ведут коня вороного,
Разбиты копыта…
И седельце казацкое
Платочком покрыто.
Орская крепость, 1847
Нижний Новгород, 1858, марта 8
А. О. КОЗАЧКОВСКОМУ
Бывало, в школе я когда-то,
Лишь зазевается дьячок,
Стяну тихонько пятачок.
Ходил я весь тогда в заплатах,
Таким был бедным — и куплю
Листок бумаги. И скреплю
Я ниткой книжечку. Крестами
И тонкой рамкою с цветами
Кругом страницы обведу,
Перепишу Сковороду
Или «Три царие со дары».
И от дороги в стороне,
Чтоб обо мне кто не судачил,
Пою себе и плачу.
И довелося снова мне
Под старость с виршами таиться,
Опять исписывать страницы,
И петь, и плакать в тишине.
И тяжко плакать. Я не знаю,
За что меня господь карает?
Учеником я в муках рос,
Учеником седеть пришлось,
Учеником и закопают.
Все это из-за пятачка,
Украденного у дьячка.
Вот так господь меня карает.
Слушай же, мой голубь сизый,
Орел мой, казак мой!
Как страдаю я в неволе,
Как томлюсь на свете.
Слушай, брат, и накажи ты
Своим малым детям.
Накажи, чтоб с малолетства
Стихов не писали.
Если же кому придется, —
Чтоб люди не знали,
Пусть себе он в уголочке
И плачет и пишет,
Чтоб и бог его не видел,
Чтоб и ты не слышал,
Чтоб ему не привелося
Маяться, страдая,
Как страдаю я в неволе
Без конца, без края.
А в день воскресный я за валами,
Как вор, прокрадываюсь в поле.
Талами выйду я вдоль Урала
В простор широкий, как на волю.
И разбитое, больное
Сердце встрепенется,
Словно рыбка над водою,
Тихо усмехнется.
И полетит голубкою
Над чужим раздольем,
И я словно оживаю
На поле, на воле.
И на гору высокую
Взойти тороплюся,
Вспоминаю Украину
И вспомнить боюся.
И там степи, и тут степи,
Да тут не такие —
Все рыжие, багряные,
А там голубые,
Зеленые, расшитые
Нивами, полями,
Высокими курганами,
Темными лугами.
А тут — талы, песок, репей…
Хоть где б нибудь курган-могила
О давнем прошлом говорила.
Здесь будто не было людей.
С начала мира и поныне
Таилась от людей пустыня,
Но все же добрались мы к ней.
Остроги возвели повсюду,
А значит, и могилы будут,
Теперь дела пойдут быстрей!
О, край родной мой! Моя судьбина!
Когда я вырвусь на Украину?
Иль, может, о боже,
Тут я и сгину!
И почернеет красное поле…
«Айда 5 казармы! Айда в неволю!» —
Как будто крикнет кто надо мною.
И вдруг очнусь я, и под горою
Крадуся вором я за валами
И возвращаюсь вновь вдоль Урала.
Вот так-то праздную в мученье
Я здесь святое воскресенье.
А понедельник?… Но покуда
Всю ночь в казарме душной будут
Тревожить думы. Разобьют
Надежду, сердце вместе с нею
И то, что вымолвить не смею…
И все на свете разметут.
Ночь остановят. И веками
Часы глухие потекут,
И я кровавыми слезами
Не раз подушку омочу.
Дни и года пересчитаю,
Кому добро я сотворил?
Кого я, где, когда любил?
Добра не делал, любви не знаю,
Как будто по лесу ходил!
Была когда-то воля, сила,
Долгами силу задавило,
А воля пьяной напилась,
У Николая очутилась…
И напиваться зареклась.
Не поможет, милый боже,
Не дождешься. «Кайся, —
Так говорит пословица, —
Да не зарекайся».
Молю я бога, чтоб светало,
И, как свободы, солнца жду.
Сверчок замолкнет; зорю бьет.
Молю я бога, чтоб смеркалось, —
Ведь дурня старого ведут
Солдатским шагом поле мерить,
Чтоб знал он, как в свободу верить.
Чтоб знал, что дурня всюду бьют.
Пора минула молодая,
Минуло счастье, но святая
Надежда силу придает.
А горе вновь меня терзает,
Покоя сердцу не дает.
А может, все ж увижу волю?
Слезами горе перемою
Да из Днепра воды напьюсь,
К тебе, товарищ мой, вернусь.
И обниму тебя, родного,
И в нашей старой хате снова
Мы время проведем. Боюсь!
Боюсь о том промолвить слово!
Совершится ли все это,
Иль с небес высоких
Я взгляну на Украину,
На тебя, мой сокол?
А иногда так бывает,
Что слез вдруг не станет,
И просил бы я о смерти…
Так ты и Украина,
Днепр с крутыми берегами,
Надежда святая,
Господа просить о смерти
Мне не позволяют.